Божидар Божилов

― КАПКАН ―

Инспектор Пирин Йонков не любил ездить на своей личной машине, да и служебной пользовался редко — в основном когда его вызывали в управление. Такой уж был у него характер; он совсем не стремился выставлять себя напоказ и вообще считал несчастными людей вроде меня, которых радио, газеты и особенно телевидение делают в большей или меньшей степени известными. «Это ведь ужасно неприятно, — говорил он мне как-то, — люди узнают тебя в трамвае или на улице и тычут пальцем. Нет, я, может быть, именно потому избрал себе эту профессию, что она требует как раз обратного. Какой же это криминальный инспектор[1], если его узнают все бывшие, настоящие и будущие преступники?»

История, которую я сейчас расскажу о Пи-рине Йонкове, а вернее, об одном весьма запутанном преступлении, раскрытом им, — в сущности, это уже история о том, как я написал одну из своих пьес. Мне давно хотелось написать нечто подобное. И вот однажды я рассказал тогдашнему директору Национального театра имени Вазова и моему старому другу Андрею Гуляшки о своем желании написать пьесу с детективным сюжетом. Гуляшки необыкновенно воодушевился:

— Ты непременно должен это сделать! У нас есть обязательства поставить такую пьесу, и ты просто спасешь нас!

— Но я только собираюсь написать ее…

— У тебя есть идеи, материал?

— Есть. Но что-то пока мне все это не нравится?…

— Я познакомлю тебя с Пирином — у него вагон идей!

Через некоторое время я зашел к Андрею Гуляшки в театр, собираясь выпить с ним по чашке кофе, и застал в его кабинете литературного критика Любена Георгиева и еще одного незнакомого мне человека.

Незнакомец, будто стесняясь, протянул мне руку и пробормотал имя и фамилию, которые я не расслышал.

Любен Георгиев долго развлекал нас, рассказывая последние новости, услышанные в Союзе писателей. Мы хохотали. Незнакомец смеялся вместе с нами, слушая забавные истории, которыми Георгиев старался подсластить наш горький кофе. Когда тот исчерпал свой репертуар, Гуляшки повернулся ко мне:

— Божидар, это Пирин…

Я сразу не понял, о чем он говорит, и даже подумал: при чем тут горы?[2] Я забыл о нашем недавнем разговоре.

— Пирин? Какой Пирин?

— Эх, милый, и ты еще собираешься писать нам детективную пьесу! Разведчики и следователи должны все запоминать и держать в уме все факты, которые…

— Но я не собираюсь становиться следователем! Я слишком рассеян для этого…

— Однако ты ведь хочешь написать пьесу-детектив? Хочешь, верно?

— Ну, это совсем другое дело…

— Ничего подобного! Автор детективных романов или пьес сам должен быть…

— А ты? Твой пример не подтверждает твои слова.

— Я — исключение!

— А почему я не могу быть исключением?

— А потому, что два исключения — это уже почти правило! Ладно, ближе к делу. На прошлой неделе я обещал познакомить тебя с моим другом Пирином Йонковым. Вот он. Завтра с его помощью начнешь писать пьесу.

— Но…

— Завтра или через несколько дней, когда ему попадется какой-нибудь интересный случай, он возьмет тебя с собой…

— А если из этого случая не выйдет пьеса? А если этот случая…

— Выйдет! — уверенно вмешался мой новый знакомый.

— Ничего не поделаешь, написать пьесу нужно за несколько дней.

— За несколько дней! А если за эти несколько дней никто никого не убьет, тогда что?

— Не будем пессимистами… — снова вставил Пирин.

— Как вы можете так говорить! Как это вы, криминальный инспектор, хотите, чтобы совершилось убийство, которое…

— Я совсем не хочу этого, но, к сожалению, убийства пока совершаются, и довольно часто…

Гуляшки вмешался в нашу перепалку.

— Пирин даже знает, как будет называться пьеса. Ну, все прекрасно! Я совершенно уверен в твоем успехе и уже подготовил договор. Поставит ее Асен Миланов[3], он же будет играть главную роль — инспектора, то есть Пирина…

— Да вы все с ума сошли! А если товарищ не раскроет преступление, которое, между прочим, еще не совершено?

— Я раскрою его, — спокойно ответил инспектор.

— Никуда не денешься, я ведь обещал товарищу Гуляшки… А теперь запишите заглавие пьесы — это первая фраза, с которой я обращаюсь по телефону к моей сектретарше, когда звоню из дома, где произошло убийство: «Велева, звоните мне по телефону номер такой-то!» Например, 87-90-73…

— Но это мой домашний телефон! Откуда вы его знаете? Неужели убийство произошло в моем доме?!

— Успокойтесь, товарищ Божилов, мне дал ваш телефон товарищ Гуляшки, чтобы я позвонил вам и пригласил с собой, когда…

Он позвонил мне ровно через два дня. Преступление было совершено. Я шел рядом с ним и проклинал себя за то, что решил писать пьесу-детектив…

— Я думал, вы заедете за мной на машине…

Да, я шагал по улицам Софии рядом с Йонковым и уже жалел о том, что согласился сопровождать его на место нового преступления, которое ему поручили расследовать.

Это был сегодня совсем не тот человек, с которым я впервые увиделся в кабинете Гуляшки. Около половины шестого утра в моей квартире раздался телефонный звонок: инспектор приказал мне быть готовым и ждать его. Я впопыхах оделся и встал у своего широкого «французского» окна, выходящего на улицу Добруджи, ожидая резкого звука сирены милицейской машины. Но все было тихо. Вскоре кто-то деликатно позвонил в дверь, я открыл — на площадке стоял инспектор. Войти и выпить со мной кофе он тихо, но твердо отказался: «Нам нужно спешить!» Видимо, как и я, он не выспался, но был в отличие от меня тщательно выбрит, и воротничок его рубашки сиял белизной. Ему нужно спешить, а зачем спешить мне? Неужели он не мог позвонить попозже?

Он будто прочел мои мысли.

— Я очень сожалею, что пришлось разбудить вас так рано. Вы, наверно, тоже поздно легли вчера, как и я?

— Вы что, читаете чужие мысли?

— Не обязательно быть криминальным инспектором, чтобы понять, чем именно вы сейчас раздражены.

— Вовсе не раздражен. Я вообще, между прочим, никогда не раздражаюсь…

— Завидую вам. А я вот раздражаюсь, и довольно часто. Мне приходится видеть так много фальши и низости в отношениях между людьми, что иной раз просто невозможно сдержаться.

— Значит, вы к тому же склонны к морализированию?

— Есть у меня эта слабость, верно. Однако хоть вы и «стоик», но сейчас явно раздосадованы. Потерпите несколько минут, мы скоро будем на месте. Не люблю ездить на своей машине в центр, там просто приткнуться негде.

— А разве у вас нет удостоверения о том, что машину разрешено парковать в любом месте?

— Есть, конечно. Но я им не пользуюсь, в отличие от вас…

— А откуда вам известно, что у меня есть такое удостоверение? Значит, вы начали новое расследование с меня? Кстати, я тоже почти не пользуюсь своим.

— Вы «почти», а я — никогда.

— Крайне любопытно было бы узнать — почему?

— Не хочу отличаться от обыкновенных людей.

— Но все равно отличаетесь от них! Вы имеете власть над ними.

— Только над теми, кто совершает преступления.

— Это немало.

— Я бы сказал точнее — это тяжело.

— Не понял — что тяжело?

— Чувство униженности, которое испытывает человек, соприкасаясь с идиотизмом преступлений.

— А, вот как? Значит, вы — за «умные» преступления?

— Не пытайтесь разозлить меня. Вам не хочется беседовать со мной?

— Почему же? Напротив. А далеко еще идти?

— Нет, тут совсем рядом — на бульваре Витоши. Во времена Яворова[4] его называли на тогдашний манер «Витошки». Не кажется ли вам, что в этом есть какое-то обаяние?