^{Глава первая}

В деревне Где-никогда-не-дует-ветер появляется малыш

Давным-давно далеко в горах была маленькая деревня. Кругом стояли высокие горы, а деревня лежала внизу, будто на дне глубокой чаши. Никто из жителей деревни и не помнил, чтобы в ней когда-нибудь дул ветер. Поэтому назвали её деревня Где-никогда-не-дует-ветер.

Казалось бы, и жизнь здесь должна быть тихой и спокойной. Однако страшная была жизнь у крестьян.

С Гремучей горы, у которой было девяносто девять крутых вершин, то и дело доносился ужасающий стон, будто разрывалась она на части. И тогда земля в деревне дрожала, а если случалось это ночью, то видно было, как над вершинами горы, озаряя чёрное небо, полыхал таинственный голубовато-лиловый свет.

А иной раз долетали до деревни раскалённые обломки скал и пепел, уничтожались посевы и огороды, и тогда люди в деревне дрожали от страха, ни живы ни мёртвы.

Поэтому говорили в деревне, будто поселились на Гремучей горе чудища, а стало быть, выходить из деревни хоть на шаг иль впускать в неё неведомых путников не следует.

И жили на краю этой деревни старик да старуха. Всю жизнь молили они бога, чтоб послал им дитя, но так и дожили одинокими до старости.

Держали они от скуки одного коня по имени Куро. Конь жил у них дома — на луг его не пускали, потому как в этой тесной деревушке на лошадях не ездили и не пахали, а держали их взаперти, чтоб получать навоз для полей.

Однажды, в канун Нового года, случилось так, что в доме стариков не нашлось ни зёрнышка проса, чтоб испечь новогодние лепёшки.

К тому же повалил густой снег и сильно похолодало, хотя в их краях снег выпадал совсем редко.

— Охо-хо! Завтра должен Новый год пожаловать, а у нас в доме и лепёшки нет. Печально мы встретим его, — посетовала старуха.

Стало старику горько от этих слов, и обвёл он ещё раз глазами своё жилище: пусто было в доме, только дремал за порогом Куро. Посмотрел на него старик пристально и говорит:

— Сведу-ка я Куро, может, обменяю его на лепёшки.

— Что ты, что ты! Любимого коня менять на лепёшки! Поглупел ты совсем с годами, — возразила старуха.

— Больно стар я стал. Не прокормить мне коня. Отдам его людям — ему же на пользу.

— Всё равно не пущу. В такой снегопад не пройти тебе, в ущелье свалишься или поле чужое истопчешь, чего доброго. Сиди дома.

Так старуха говорила, но не внял ей старик, на своём настоял!

— Отстань, старуха! Для его же счастья стараюсь, — сказал он и увёл коня в снегопад.

А снег всё шёл и шёл, так что не видно было ни пути, ни дороги.

— Ну и снегу навалило! Где же Новый год сейчас? — сказал старик и запел:

Тут старик споткнулся обо что-то и упал.

— Что это? Сколько лет по этой дороге хожу, ни разу не падал. Да тут и споткнуться-то не обо что! — проворчал он.

Огляделся, видит: сидит в снегу старичок — белая борода, глаза сощурил, смеётся.

— Вот чудеса! Вы откуда будете? И почему в снегу сидите?

— А тут удобно, мягко. Наконец-то спокойное место нашёл. По правде говоря, я уже во все дома стучал, просился переночевать, да никто не пустил, двери не открыл. Вот и присел тут отдохнуть.

— Отдохнуть?! — вскричал старик. — Да в такой мороз и замёрзнуть недолго! Вставайте, вставайте, дедушка, и садитесь на лошадь, поедем в мой дом. — И, забыв о своём деле, посадил он старичка с белой бородой на лошадь, вернулся домой.

Увидела старуха гостя и сказала:

— Вот как! Путник к нам пожаловал.

— Стучал, говорит, во все двери, да не открыли, в снегу сидел… Ну что ж, разведём огонь, поедим солёной редьки да запьём кипятком. Так и встретим Новый год, — сказал старик бодрым голосом, а старуха тем временем в себя пришла.

— Ну конечно! Ну конечно! Хоть и нет ничего, а Новый год встречать надо. Присаживайтесь к огню, — сказала она и подбросила дров в ирори.[2]

А дед с белой бородой достал из мешка, который висел у него на поясе, бутыль глиняную и колобки из риса.

— Вот сакэ и колобки. Вместе встретим Новый год.

Обрадовались старик и старуха, как дети:

— Вот радость-то! Вот радость-то!

Подогрели сакэ, испекли колобки, весело стало в доме. И запели они, отбивая такт о край ирори.

Пели они и плясали, не заметили, как ночь наступила. Сказал тогда дед с белой бородой:

— Много лет я прожил, но никогда не было мне так весело на Новый год. Хотел бы я подарить вам что-нибудь на память. Нет ли у вас заветного желания?

Переглянулись старик со старухой, и говорит старик:

— Чего бы ты хотела, старуха?

— Ты же знаешь, что хочу я дитя.

— Ну вот, опять за своё. Где ж теперь его взять, дитя-то?

— И то правда!

Засмеялись старик со старухой, а дед с белой бородой кивнул им и говорит:

— Ну что ж, ступайте-ка вы на рассвете в буковый лес, что растёт на Гремучей горе, да зачерпните воды из родника.

Сказал он это и исчез, как будто и не было его вовсе. И только листок древесный, кружась, упал на циновку.

Изумились старик и старуха, слова вымолвить не могут. Наконец взял старик листочек в руки и вскричал:

— Да это же юдзуриха!

— Как? Тот самый листок, на котором Новый год прибывает?

Ну да! Тот самый листок.

— Значит, дед с белой бородой…

И они как шлёпнулись на циновку, так и застыли на месте, будто ноги у них отнялись.

Тут пропел в темноте петух. Надели старик со старухой сплетённые из соломы сапоги, отправились к Гремучей горе. Никто из деревни не ходил к той горе, так как жили там чудища страшные. И старик со старухой прежде, конечно, не ступали туда и ногой. Чем дальше шли они в гору, тем круче становились утёсы, молча глядели они на пришельцев.

«Не раздастся ли тот раздирающий душу стон? Не задрожат ли горы? Не посыплются ли камни?» — думали старик со старухой. Крепко держась за руки, шли они по горной тропе и пришли наконец к буковому лесу.

Тем временем рассвело, и лучи солнца, просачивающиеся сквозь деревья, окрасили в нежно-розовый цвет белый снег.

И услышали они вдруг тонкий голосок: «Уа-уа».

— Старик, что это? Чей-то голос.

— Ну да, кто-то плачет.

Поспешила старуха вперёд на своих слабых ногах.

— Осторожно, старуха, смотри не свались! — крикнул старик.

А старуха кричит:

— Тут родник, а рядом лежит что-то!

Бросились старик со старухой сломя голову к роднику, и вскричала старуха:

— Старик! Да тут дитя лежит!

И был тот младенец завёрнут в полотно, сотканное из лозы глицинии и нитей льна. Лежит себе в снегу, в лучах утреннего солнца, смотрит чёрными глазами, не плачет, не мёрзнет, только разговаривает сам с собой: